Андрей Дмитрук
В них нет величия. Столетних нет платанов.
(Но, правда, пальмы есть, хотя невелики.)
По ним на склоне дня гуляют неустанно,
Ведя под ручку жён, седые старики.
Обычай славный, что ж, — ходить так вечной парой…
Смеясь, бежит с утра в Сорбонну молодёжь,
На кресле инвалид проехал. Лист опалый
Метут уборщики.
И пробирает дрожь,
Когда припомнишь тех, кто здесь бродил когда-то,
Кто краски собирал с неярких цветников,
Обдумывал роман — иль, грёзами объятый,
Плёл тихо на ходу узорочье стихов.
…Фиакры в два ряда, под стук копыт, солидно
Плывут. От мостовых струится сизый пар.
И, тросточки вертя, идут месье в цилиндрах,
И юбками медам шлифуют тротуар.
Горит фонарный газ, вернейший знак прогресса;
С мольбертом — Писарро, а может, Клод Моне…
Но всё это старо, как чудеса Мельеса;
Под рябью бурных лет лежит на тёмном дне.
А нынче — с двух сторон — парад секс-шопов шалый:
Входи, хоть натурал, хоть садо-содомит!
И прорысит патруль, раскланявшись с клошаром,
И целый полк бродяг на лавках мирно спит.
Течёт себе народ, беспечно и приветно…
Так что же делать мне — понять, принять, простить?..
Сломалась ось времён и сращена неверно;
Не надо ль вновь сломать — и правильно срастить?..
Булонский лес
В Булонский лес вошли мы осторожно,
И наглый заяц сразу прыгнул из кустов,
Сказать «Bonjour!» хотел он нам, возможно,
Но ускакал… Мы не дождались слов.
Мы шли тропинкой узкой, заповедной
Вдоль ручейка под сенью старых лип,
Где солнце даже было неприметно,
А я снимал на камеру свой клип.
Тропинка привела нас на опушку,
Там рядом с дубом лавочка стоит,
Хоть кот ушел, и,точно, нет избушки,
Но дух чудес Булонский лес хранит.
И воздух опьяняюще дурманил,
Хотелось просто сесть и помечтать,
Я только рифмы в голове оставил,
Подумал, стих удастся мне начать.
Большие птицы желуди клевали,
И ты уснула, милый ангел мой,
Увидев — спишь, они заворковали
Песнь сна, чтоб не нарушить твой покой.
Булонский лес разбойничьи секреты
Тебе во сне нашёптывал свои,
Дул ветерок, в Париже бабье лето,
И в голове крутилось что-то о любви.
А отдохнув, мы вышли к водопаду,
Нам утки показали этот путь,
Смеялись мы и были очень рады,
Как будто поняли природы, просто, суть.
Булонский лес… Он был к нам благодушен,
Двух лебедей влюблённых показал,
И шорох листьев я стоял и молча слушал,
«Au revoir!» нам будто ласково сказал…
Мне дух Родена встретился в саду,
Прошёл он рядом осторожно, виновато,
Забыть не мог, наверно, «Вечную весну»**.
Его «Мыслитель»** над «Вратами ада»**
Всё возвышался в образе Творца,
От Бога или дьявола награда
За то, что будоражил он сердца.
Стоял Огюст пред ними, улыбаясь,
«Комедии Божественной»*** герой,
И Розу****вспоминал, душою каясь,
Никак не мог он обрести покой.
Летал между Мёдоном***** и Парижем,
Искал с тоскою юную Клодель****,
Всю жизнь не знал, к кому хотел быть ближе,
И, может, понял только вот теперь.
Его спросить хотел я безрассудно,
Стоял в тиши лишь бронзовый «Бальзак»**,
Подумал вдруг, как смог прилюдно
Увидеть гения с собою близко так.
Елисейские поля
Валентин Клементьев
Елисейские поля —
Праздник свиты короля!
Царский поезд, шум толпы,
Шелест зелени листвы.
Развиваются знамёна,
Блеском золота корона
И Людовик молодой
С императорской четой.
Поспевают вслед драгуны,
Барабанный звук, как струны,
Льётся музыка в свирель
В тон каприччо — менестрель.
Бой копыт, плывёт ландо,
В апогее торжество,
Розы красные летят,
Маршем свадебный парад.
Запах сочного жасмина,
Жёлтой охрой георгины.
Дамы в шляпках и месье,
Льются вина Шардоне.
Няньки, дети и фрейлины,
Ткани юбок кринолином,
Гувернантки в кружевах
И корзинки на плечах.
В сюртуках бароны, дяди,
Дворовых персон челяди,
Клерки баров и статисты,
Брачных связей аферисты.
В общем, весь Большой Париж
Посреди домов, афиш,
Все сословья — высший свет, —
Как написанный портрет.
Кофе в тонкий аромат,
Очарован чей-то взгляд,
Сад Тюильри ждёт гостей
На аллеях площадей.
Девы в платьях померанца,
На лужайках игры, танцы,
Бьют фонтаны из земли
В выразительность струи.
Дует с силой трубадур,
Впереди раскинут Лувр,
Всё сокровище веков
В анфиладах поясов.
Чувство общего волненья,
Радость лиц от восхищенья,
И ликует весь Париж!
Нарушая криком тишь.
Люксембургский сад
Андрей Дмитрук
Вдалеке от всех пешеходных стад,
В центре города, вместе с тем,
Люксембургский сад, Люксембургский сад,
О котором пел Джо Дассен.
Здесь большой бассейн свежестью бодрит,
Перекормлены утки, факт…
Здесь скамеек нет, хочешь — стул бери:
Ну, гостиная, а не парк!
Здесь царит покой, здесь прогрессу — стоп,
Вечной гонки стихает зуд;
Лишь торчит вдали сизый небоскрёб,
Одинокий гниющий зуб.
В герцогском дворце — там сидит сенат:
Вот местечко народ им дал!
А вокруг всего статуи стоят
Знаменитых французских дам.
Кто невзрачен был, толст или носат
— Идеальны, назло врагам.
Что с французов взять, тыщу лет назад
Тоже были «шерше ля фам»…
Колдовство аллей, все заботы — вон,
Но взгляни на скульптуры — страх!
Аутодафе и кошмары войн
В этих белых слепых глазах.
Сотня королев, величавость поз,
Фижмы, шлейфы и веера.
Вот стоит пастушка версальских коз —
Под топор ещё не пора…
Кто убийц лелеял и опекал
В ночь кровавую до зари,
Кто — любил вельможного чужака
И подвески ему дарил.
Ах. «шерше ля фам», вереница дам,
Гильотина, клинок и яд…
Свечи белые, и бордель, и храм,
Жанна д’Арк с Дюбарри подряд…
Вихрь балов и злая борьба за власть,
Мрак Бастилий и блеск побед…
Для чего? Чтоб нынче крошил, смеясь,
Парижанин уткам багет?..
Лифт, как быстрая ракета,
За секунды взмоет в небо,
На котором еще не был.
А внизу огни, как море!
Присмотрись, увидишь вскоре:
Как река течет дорога,
В рукава вливаясь строго.
Купола узнаешь храмов,
Контур площадей, фонтанов.
И, источник вдохновенья,
Башня, Эйфеля творенье, —
Как брильянтовая брошь!
Просто глаз не отведёшь.
В парке Монсури
Огнём парижского романа,
Сегодня в парке Монсури
Залечиваю свои раны.
Аллеи и ряды цветов
На юге райского Парижа
Вливают радость и любовь,
И сердце моё снова дышит.
Розарии и озерки,
Холмы, речушки, водопады…
Невянущие островки,
Где цапли, утки, черепахи.
Здесь царствует английский стиль,
Век девятнадцатый блуждает…
В него барон Осман вложил
Тот дух, что до сих пор витает.
Пейзажи волшебством влекут,
А гиацинты ароматом…
Я забываю возраст тут
И боль, что жгла меня когда-то.
Филатова Наталия Олеговна
Шик и шок одновременно
от моста!
он от шеи несравненный
до хвоста…
Он в перилах золочёных,
как в огне!
В завитках-витках крученых
в синеве.
По такому — скачка грех
и грех идти…
Лишь бросать бы мягкий мех,
и так … ползти!
Он парижанин, но как на нас похож!
И видно жизнь не так уж и проста,
Коль нет других дорог на жизненном пути,
Как только лбом сквозь стены нам пройти!
Там, где звучит Эммануэль
Юрий Курбатов
На Сите никогда жизнь не замирает,
С крыш собора срываются демоны прочь,
Все химеры владения свои облетают.
Как безмолвные стражники мест святых,
Они мистикой Нотр-Дам наполняют,
Если долго смотреть в полумраке на них,
Древний камень медленно, но оживает.
Стрикс-химера — их главный демон,
Свой ужасный, во мраке, крик испускает,
И тогда разворачивается поэма,
От которой в жилах кровь застывает.
Он хоть Стрикс, полуженщина-полуптица,
Окровавлены когти всегда ее,
Ей бы детской крови сегодня напиться,
Утолить ненасытное брюхо свое.
Многочисленные гаргульи, к счастью,
Просто трубы, они не летают,
Из своих ртов открытых всегда и пастей,
Водостоки влагу всю выливают.
Нотр-Дам повидал тяжелые дни,
Крестоносец отсюда в путь отправлялся,
Революции тут полыхали огни,
Наполеон император короновался.
В его древних стенах, хотя их и нет,*
Секрет камня, того философского, спрятан,
Здесь укрыли алхимики свой секрет?
До сих пор он, таинственный, не разгадан.
В этом храме смешались разные стили,
Много статуй библейских, разных царей,
И святых, пророков тут изобилие,
Помним слово греческое, средь камней.
АМАГКН-рок, надпись старая на стене,
Оживает бессмертный Гюго роман,
Тишина, не доходят звуки извне,
В колокольню горбун приведет вас сам.
Каждый день открывал он плотную дверь,
В правой башне, известный всем Квазимодо,
Его другом был старый Эммануэль,**
Не забыл своего горбуна он урода.
Нотр-Дам своей жизнью Гюго обязан,
Он мотив словно в камне, звучит и звучит,
И мотив этот манит, он не навязан,
Собор-сердце Парижа, оно стучит.
* В соборе нет ни одной внутренней стены.
** Самый большой колокол собора.
Камни Вогезов /площадь Вогезов
Рыжий плющ высохший,
клубящийся венами в анатомическом музее.
Площадь вогезов, как рамку усталого неба объемлю,
Выпавшим камнем на это же небо глазея.
Птица скользнула слезою из глаза больного,
Чиркнула бритвой, давно Бунюэлем наточенной.
Место дуэлей, где тени сближаются снова
Спор завершить, лишь на время уколом отсроченный.
Купол собора, все кажется, юбкой взвихрится,
Звук от стены до стены — будто в одиночной камере,
Подстриженные когти деревьев выпущены — что-то случится,
Зрителей мало — они, как на фото, замерли.
Пространство Дюма и Гюго, дождя и зимней усталости,
Ритм фонарей нудный, как у спичек в коробке.
Не хватает, как всегда, героя, этакой малости —
Был же, туманился силуэт, не в таком уже далеке.
В этом городе все уже было, чего еще блазится?
Персонажи фальшивы, манерны и внеисторичны.
Нет причин для любви. По головке погладит: «Все сладится»,
Что бежишь от меня, повторяя припев истеричный?
Париж. Центр Помпиду
Лариса Янковская
Создавался «Помпиду»
В нём большой талант и пыл
Ричард Роджерс воплотил,
И совсем не в виде пьяном
Был создатель Ренцо Пьяно,
Подошёл двадцатый век
Появился стиль хай-тек.
И впервые в мирозданье
Появилось это зданье
Необычное такое,
Будто вправду неземное,
Будто некий зверь-стоножка
Отдохнуть присел немножко,
Будто прыгнет он вот-вот
До космических высот.
Любовь Черм
Ставни под цвет абсента.
Мысли — «а ля туйон».
В первых лучах рассвета
В розовом белый дом.
Утром хозяин выйдет
И не узнает стен.
Мозга больного «виджет» —
Розовость перемен.
Требует ярких пятен
Серый, слепой гашиш.
Розовый цвет приятен,
Если всю ночь не спишь.
Красочность — чувств мерило.
Брызги на тротуар.
«Розовый дом» Утрилло,
Угол Абревуар.
Годунова Катерина
На тихих аллеях старого кладбища,
В русском предместье Парижа,
Светлая грусть по истории нашей,
Стала мне чуточку ближе.
Сен-Женевьев приютило навечно
Души изгнанников сирых.
Здесь соловьи им поют бесконечно
В память о старой России.
… Церковка белая… Звон колокольный —
Молюсь за героев бесславных!
Господь не забыл чужбины невольников,
Укрыв их Крестом Православным!
Сорбонна
Анатолий Ягудин
Вот храм науки и закона —
Благочестивая Сорбонна.
Студентов приняла в полон
Под сенью мраморных колонн.
У входа, как пажи султана
Шумят прохладные фонтаны
И брызги по ветру летят
На озабоченных ребят.
Совсем не выглядели странно
Чреда кафе и ресторанов.
Они тем более уместны,
Что рядом — духовой оркестр.
А на столах — негромкий пир:
Лишь Бужоле и козий сыр.
Но ведь не хлебом же единым…
Нам хочется смотреть картины.
Внутри — чудесная работа —
Развешены иконы Джотто.
На них святой Франциск Азисский
Летит по небу к Богу близко
И в воскрешение из мертвых
Не верит кардинал упертый.
Как полководец на войне,
Сорбонна ценится вдвойне.
Престижно и почетно место,
Где можно подобрать невесту.
И даже принцы есть на троне,
Окончившие курс в Сорбонне.
Мечтал я с детства о погонах,
А кто-то маялся в Сорбоннах.
Гагарин спать мне не давал,
А он экзамены сдавал.
Ведь для меня Сорбонна эта
Была, как чуждая планета
И толком непонятно мне
В какой она была стране.
Мы вместе выросли и стали
Меняться чудными местами.
Ему был Кремль и Храм показан,
А я Парижем был наказан.
За то, что жил не понимая,
Такому чуду не внимая,
За то, что врозь пропали годы,
Другие нравились народы,
За то, что с Эйфелевой башней
Другие заводили шашни,
За то, что зданье Опера
Увидел в первый раз вчера,
Что дом безвестных инвалидов
Хранил Наполеона виды.
Ведь центр земного мирозданья
Внутри подержанного зданья,
Где как наследница Бурбонов
Парижем властвует Сорбонна!
Учил бы в юности французский-
Замешкался бы и отстал
И нас тогда в проеме узком
Их вышибала и достал.
Иссякла жажда приключений,
И хоть не сладился финал,
Зато не будет огорчений,
Что жизнь так глупо потерял!
Sorbonne
Обитель моей юности знакома.
Ушло полутора десятка лет
Со времени вручения диплома.
И вот теперь поэт и программист,
Сейчас стою перед тобой в поклоне,
По случаю немного журналист,
И свой сонет я посвящу Сорбонне.
Мой факультет французскому учил.
Мехмат московский был вполне престижен,
А ты меня к Европе приобщил,
Очаровал красотами Парижа…
Благодарю тебя, здесь чувствую как дома,
Любимая французская Сорбонна…
Цветной волчок застывшей карусели.
Когда умрешь – конечно же, умри,
Но лучше здесь, не в снеговой постели.
Пустые стулья в пудре мелких брызг,
И над водою птицы не кружатся.
Сухарь ржаной клошар едва разгрыз,
Такие лица позже долго снятся.
Понуро пони морда в хвост бредут,
Заказов нет, детишки разбежались.
Сквозного ветра продувной уют,
И только мы зачем-то здесь остались.
Блестит игла египетских чудес —
Уколешь взгляд, душа не кровоточит.
Спасибо, бес, что ты попутал, бес.
Когда не ты, то кто тут захохочет?
И счет пойдет колоннам Риволи,
Злым фонарям, слезящимся мансардам…
Когда умрешь, конечно же, умри.
Но возвратись, и ты умрешь недаром.